Мир из окна поезда

25.11.2010 16:02

Все в этом мире относительно. Наша жизнь состоит из минут, часов, дней, недель, которые пролетают, унося с собой в прошлое наши мысли, дела и безделье.

Вот так проходит вся жизнь, и приходит день, когда мы остаемся вне времени, вне того пространства, в котором привыкли себя ощущать.

Наверное, в душе каждого человека живет своя доля страха перед неизбежным, за которым находится «неизведанное».

Увы, все мы привыкли к тому, что жизнь проходит без великих свершений, не замечаем «замечательного», и часто беспокоимся о «мелочном».

Вот поэтому мне было жаль превращать отпущенные мне минуты в безделье, когда оказался в купе поезда, и потому решил для себя, что могу позволить проехаться мимо жизни, наблюдая за ней из окна вагона…

Густой туман накрывал собой землю, кружился перед ярким светом прожекторов, который, впрочем, рассеивался в гуще молочно-белых частиц.

Мне предстояло сесть в поезд, который рассекая ночную мглу, должен был направиться в сторону Москвы.

Перрон вокзала остался сиротливо наблюдать, как немногочисленные пассажиры покинули его и отправились в дальний путь.

Мерный стук колес и жарко натопленное купе, а также усталость, накопленная за долгие дни работы, послужили причиной быстрого сна. Иногда голос диспетчера на вокзалах прорывался через толстые окна вагона, но он не мешал сну, а наоборот, вносил свой особый колорит в мое путешествие.

Утро заглянуло мне в лицо яркими лучами, напоминая, что мои минуты утекают в мое прошлое, и мне придется записывать их в графу «безделье» - самую позорную графу при определении смысла моего появления на этой земле.

После утреннего туалета и горячего чая я принялся наблюдать за миром, который мелькал за окном моего вагона.

То и дело поезд мчался мимо маленьких сел и деревень. Покосившиеся деревянные избы, огороды, как правило, речки, уходящие змейкой в ближайший лесок.

Умирающие деревеньки создают ощущение безысходности. Кажется, что никому нет дела до них, до людей, проживающих в них. Проселочные дороги, кое-где утопающие в лужах, кучи разбросанного мусора…

В памяти всплывают гениальные строки поэта

Опять, как в годы золотые,

Три стертых треплются шлеи,

И вязнут спицы росписные

В расхлябанные колеи...

Россия, нищая Россия,

Мне избы серые твои,

Твои мне песни ветровые,-

Как слезы первые любви!

Кажется, мало чего изменилось со времен Александра Блока в этих местах, но это только мой взгляд из проезжающего мимо поезда…

Поток моих грустных мыслей прерывает лай собак. Какой-то злой и надрывный, он отличается от обычного лая дворняжек. Поезд стоит на станции и за окном снуют вооруженные люди в камуфляжной форме.

Любопытство заставляет меня пройти в тамбур, чтобы рассмотреть, что происходит на улице. Проводница делает попытки остановить меня, но поняв, что мое любопытство сильнее ее доводов, дает мне в руки два флажка – красный и желтый, и говорит – Пока зеков сажают в вагон, будешь держать в руках красный флажок, а как заведут последнего – желтый.

На перроне сидят заключенные, некоторые в черных робах с белыми полосками, другие – без них. Прикрыв головы руками, они смотрят на землю. Вооруженные охранники держат их под прицелом автоматов, овчарки надрываются в злобном лае. Пока два человека передают дела заключенных друг другу, зеки обреченно вглядываются в землю.

Сердце сжимается от боли и страха. За моей спиной раздается голос другого любопытного пассажира: «Не дай, Боже, испытать подобное!»

Какая-то женщина в камуфляже держит на поводке овчарку, которая порывается подойти к заключенным. Приятное лицо женщины, улыбка с ямочками на щеках никак не вписываются в пейзаж. Я не могу понять, что вызывает у нее такую улыбку…

Чужая душа – потемки!

Через некоторое время властный голос приказывает по одному заходить в вагон, любая попытка к побегу будет пресекаться беспощадно, с применением специальных средств и огнестрельного оружия – вещает стальной голос охранника. Голос не оставляет никаких сомнений в том, что так и будет, если кто-либо нарушит установленный порядок.

Худые, с пепельно-желтыми лицами заключенные покорно и быстро исполняют команды охраны. С сумками-баулами в руках они забираются в чрево «столыпинского» вагона, который колесил и будет колесить еще долго по бескрайним просторам России.

Проглотив свою очередную жертву, вагон выталкивает из себя других, таких же покорных и угнетенных.

Тяжки грехи наши! Как, должно быть, тяжелы минуты, дни и годы под гнетом неволи!

Из головы не выходят слова: «Не дай, Боже!». «Не дай, Боже!!!».

Спецмашины ждут за перроном новых невольников.

В памяти всплывают строки о сталинских лагерях, царской каторге. Наверное, в России так было и так будет всегда. Искупление грехов через каторгу – единственный путь, придуманный людьми для людей. Только железная клетка воздаст за грехи – явные или выдуманные…

Желтый флажок взметается в воздух, поезд двигается дальше, рассекая мир своим железным телом.

Кажется, ничего особенного в моей судьбе не произошло, я, как ехал полчаса назад, так и еду, но что-то тяжелое придавило мои минуты. Я их начинаю оценивать по-другому, через призму слов: «Не дай, Боже!».

Мы проезжаем города, возле которых дороги становятся лучше, дома выше, мусора – больше.

Очередная остановка поезда вновь доносит знакомые звуки – овчарки лают яростно, с какой-то ненавистью к людям в черных робах. Когда я выхожу на перрон, то вижу, что процесс идет полным ходом, хотя он несколько отличается от предыдущего. Заключенные, сковываются наручниками, через которые натянут стальной провод. Конвой здесь жестче, зеков подгоняют короткими командами…

Поезд трогается в путь, на вокзале вырисовывается название - «Зверево».

Мне почему-то расхотелось созерцать мир из окна поезда. Мне надо было послушать совета, за которым я обратился к Конфуцию. Мудрец сказал: «Хотя прежние люди в церемониях и музыке были дикарями, а последующие – людьми образованными – если бы дело коснулось употребления их, то я бы последовал бы за первыми. Эти слова философ донес до меня из 5-го века до новой эры.

Я решил для себя, что послушать советы мудрого человека для меня будет лучше.

Ночная темень закрывает занавес, и только мелькающие огоньки являются путеводителем по миру, в который мне почему-то не хочется возвращаться. За моим вагоном с удобными купе бежит другой, где в клетках томятся люди - может плохие, может хорошие, хотя, думаю, все очень разные, но объединенные одной судьбой, одной неволей. Не дай, Боже! Не дай, Боже!

Чем ближе к Москве, тем больше мусора. Мусор лежит везде - возле дорог, на полях, дворах, улицах, перед заборами. Заборы Подмосковья исписаны – надписи отражают реалии современной России.

По записям на заборах можно защитить докторскую диссертацию – я читаю их и понимаю, что каторге еще в России быть еще очень долго – многие надписи призывают к насилию:

-Смерть «хачам!»;

- Вставай, Россия!;

- Фашисты убили Волкова!;

- Россия для русских;

- Чурки вон!

Среди этого словесного «блуда» совсем лирическое – Света, я люблю тебя!

Это лучше, чем официальная реклама на баннерах, которая большими буквами призывает – КОСИ И ЗАБИВАЙ, а маленькими дополняет – все для дома и дачи.

Да, Россию умом не понять. Страна, победившая фашизм, положившая в этой жестокой битве 40 миллионов жизней, пестрит фашистской свастикой. А ведь, если бы фашизм победил, тех, кто сейчас рисует свастику на заборах, считали бы недочеловеками, «быдлом», недостойным нормального обращения.

Поезд упирается в перрон Казанского вокзала. Москва – большая и красивая, не верящая слезам, встречает гостей. Город живет своей жизнью, движется вперед, и замирает в пробках.

Здравствуй, Москва! Я всегда приезжаю к тебе, и всегда меня встречают друзья – хорошие и достойные люди. И потому мне искренне хочется сказать - Здравствуй, Москва! Здравствуй, Златоглавая!

Мовла Гайраханов